И, разумеется, искусство владения ни на волос ни должно уступать искусству изготовления. «Лучники легкокостные, драконов в око стрелами бело-серыми без промаха разящие» – такими запомнили моих сородичей современники Гомера. К слову сказать, не рассорься троянский царь с… впрочем, это все дела давно минувших дней.
Сейчас же меня больше всего волновала медленно сокращающая дистанция между двумя заполненными углем платформами – нашей и другой, на которой уже выстроились, дружелюбно помахивая ружьями, три человека.
Триста ярдов. Должно быть, они сильно удивляются, глядя на неподвижно застывшую серебристую фигурку. Двести девяносто. Посмотрим, удастся ли мне удивить их еще чем-нибудь.
Меня учили стрелять в самых диковинных условиях. Стоя на качающейся от порывов ветра ветке или свесившись с нее вниз головой. Со спины скачущего по лесу во весь опор единорога или мчащейся сквозь пороги легкой берестянки. Двести шестьдесят. Стрелять, стоя напротив солнца, в сумерках причудливо вытянутых теней, при обманчивом лунном свете, при блеске звезд… в туман, дождь, снег!
Двести пятьдесят…
И, когда мне в лицо будет нестись едкий дым пополам с раскаленными искрами, а под ногами будет подпрыгивающая на стыках платформа, мои учителя не предвидели. Двести тридцать пять.
И тут нервы одного из тех, троих, высокого бородача в красной рубахе, сдали окончательно – зверски оскалясь и выкрикнув что-то неразборчивое, он вскинул ружье и выстрелил.
Первая пуля звонко цвикнула о рельс в трех шагах передо мной. Вторая провыла справа. Двести двадцать.
Плохо то, что у меня с собой только одиннадцать стрел. Из которых пять заговоренных тратить просто ужасно не хотелось бы. Двести пятнадцать. Третья пуля ударила в край платформы, оставив после себя выбоину с безобразно торчащим веером щепок. Двести десять. Пора.
К точно такому же выводу пришел и средний в трио напротив, блондин лет двадцати пяти, загорелый парень в пропыленной накидке – кажется, это называется пончо. Неторопливо подняв винтовку, он уверенным движением сдвинул плашку прицела, умостил ружье на локоть – а в следующее мгновение вонзившаяся в живот стрела отшвырнула его на угольную кучу.
Все-таки ошиблась. Надо было брать еще на палец выше – а так едва не промахнулась. Пойди стрела чуть ниже – и впустую прошла бы между ног…
Пожалуй, я с большим удовольствием, как говорят люди, выругалась бы – но в этом отношении квенья предоставляет весьма ограниченный выбор. Точнее – это лексикон принцессы предоставляет весьма ограниченный выбор – на самом деле, как я сильно подозреваю, превосходство нашего языка и в этом смысле неоспоримо.
С другой стороны, вид торчащей из брюха приятеля стрелы должен здорово пощекотать нервы двум оставшимся противникам. Так что порой даже ошибки великих идут им на пользу. Двести ровно.
Пули выбили два облачка угольной пыли слева от меня. Я успела заметить это краем глаза… потом белое перо нежно коснулось щеки.
Нетерпеливый бородач в красной рубахе получил мой подарок спустя два удара сердца – стрела попала ему в грудь, немного левее центра, на дюйм ниже правого соска. Опустив лук, я неторопливо потянула из колчана третью стрелу, и тут оставшийся стрелок не выдержал и попятился назад, паля «от бедра» – судя по свисту, ни одна из пуль не пролетела ближе чем в трех ярдах от меня. Я все так же неторопливо наложила стрелу на тетиву, начала поднимать лук – стрелок дико взвизгнул и, пригнувшись, метнулся влево, пропав за угольной кучей.
Сто восемьдесят пять.
Еще один человек перескочил на тендер с паровоза и, пригибаясь, побежал к краю платформы. Сто восемьдесят. Добежал, склонился над парнем в пончо, выпрямился уже с винтовкой в руках – я разжала пальцы – и медленно завалился вбок, хватаясь за пробитое насквозь горло.
Сто семьдесят.
Стрелок, спрятавшийся за угольной горой, наконец, насобирал в закромах своей трусливой души достаточно смелости, чтобы высунуть из-за кучи ствол ружья. Это сошло ему с рук, и он, осмелев еще больше, рискнул показаться над гребнем лично. Щелчок, свист – человек исчез и миг спустя показался вновь, точнее показалось его тело, обзаведшееся новым украшением правой глазницы.
Последний – если верить Николаю – оставшийся наемник, равно как и сам маркиз, показываться не пожелал. Что ж…
– Отличная работа, – сказал возникший рядом со мной русский – и с изумлением уставился на сверкающий трехгранный наконечник заговоренной стрелы в трех дюймах перед своим носом.
– Никогда не подкрадывайся ко мне! – прошипела я. – Слышишь!
– Слышу, слышу, – озадаченно пробормотал Рысьев. – В следующий раз непременно буду топать как стадо оледеневших мамонтов. Как там поживают наши друзья?
– Глаза есть? – насмешливо сказала я, опуская лук. – Считай!
– Сдается мне, что проще посчитать стрелы у тебя в колчане, – весело отозвался вампир. – Четырех не хватает… значит, на доске остались только наш друг маркиз и один… проклятье! Слышала лязг?
– Его я слышу беспрерывно, – жалобно сказала я. – Вся эта сумасшедшая гонка – слишком тяжелое испытание для моих бедных ушек. Когда вернусь домой, то лет на десять поселюсь в плавучем домике посреди озера и…
– Они отцепили платформу! – крикнул русский, вытягивая руку вперед. – Видишь?
– Но, – растерянно выдохнула я, глядя на приближающиеся к нам кучи угля – и удаляющийся паровоз за ними, – как же они…
– Наверное, засыпали углем будку машиниста, – устало отозвался Рысьев. – Если сумеют оторваться – спрыгнут и ищи их потом под каждым кактусом.